Из сборника «Слова и знаки препинания»
Большой торговый центр.
Большие огни.
Изъезженное пространство.
Охранники - ангелы с бейджами разных небесных сфер.
Мы не одни.
Куплю себе в ромбах галстук.
Он будет мерцать вечерами,
большой, регулярный, как память,
строка в кодированной программе.
Большие огни.
Изъезженное пространство.
Охранники - ангелы с бейджами разных небесных сфер.
Мы не одни.
Куплю себе в ромбах галстук.
Он будет мерцать вечерами,
большой, регулярный, как память,
строка в кодированной программе.
Журнал «Esquire»
Они всё ещё думают,
что чудо - синоним греха,
диалектики в твиде со счетами в надмирной швейцарии
и бирюлёвские арии,
и за это в их сны
пробираются с блеяньем флоксы
и запонки
в форме стеклянных гвоздей,
и парфюм "Кировчанка" во флаконах из белого мха.
Они всё ещё думают,
что чудо - синоним греха,
диалектики в твиде со счетами в надмирной швейцарии
и бирюлёвские арии,
и за это в их сны
пробираются с блеяньем флоксы
и запонки
в форме стеклянных гвоздей,
и парфюм "Кировчанка" во флаконах из белого мха.
Я вот что тебе скажу,
эгокритик, и вам,
тараканы внутренние,
там -
ну, вы понимаете, -
для каждого из таких графоманов, как я,
могут создать исследовательский институт,
в альпийском ландшафте он будет посверкивать мрамором,
а может, в метапариже сиять до рассвета,
колбой в оплётке коммуникаций,
там будет "Отдел запятых",
"Отдел состоявшихся метафор",
"Отдел точнейших эпитетов" (с клумбой, где обнимаются кактусы),
"Отдел случайных чудес"
и даже, в результате реформы, появится
"Отдел ожидаемых, в общем, чудес",
сотрудники, по преимуществу тонкорукие снобы, бывшие филологи,
будут являться на службу по желанию,
в пластилиновом графике,
но им это нравится,
больше того, они стремятся
состоять во множестве облачных институтов,
от общей привычки действовать
они, иезуитски тактичны,
охотятся на должности
и борются за кафедры с появлением новых авторов,
и каждого их этих авторов,
сходившихся на планете со словом,
плохо спавших ночами,
слышавших гул под лопаткой,
когда строка получалась,
будут спрашивать, ну, вы понимаете, там:
"Ваш институт учреждать?"
Так вот, эгокритик, и вы, тараканы внутренние.
Мне сложно будет, подняв подбородок,
ответить отказом.
Ведь после общения с вами
я хочу
видеть такой институт.
эгокритик, и вам,
тараканы внутренние,
там -
ну, вы понимаете, -
для каждого из таких графоманов, как я,
могут создать исследовательский институт,
в альпийском ландшафте он будет посверкивать мрамором,
а может, в метапариже сиять до рассвета,
колбой в оплётке коммуникаций,
там будет "Отдел запятых",
"Отдел состоявшихся метафор",
"Отдел точнейших эпитетов" (с клумбой, где обнимаются кактусы),
"Отдел случайных чудес"
и даже, в результате реформы, появится
"Отдел ожидаемых, в общем, чудес",
сотрудники, по преимуществу тонкорукие снобы, бывшие филологи,
будут являться на службу по желанию,
в пластилиновом графике,
но им это нравится,
больше того, они стремятся
состоять во множестве облачных институтов,
от общей привычки действовать
они, иезуитски тактичны,
охотятся на должности
и борются за кафедры с появлением новых авторов,
и каждого их этих авторов,
сходившихся на планете со словом,
плохо спавших ночами,
слышавших гул под лопаткой,
когда строка получалась,
будут спрашивать, ну, вы понимаете, там:
"Ваш институт учреждать?"
Так вот, эгокритик, и вы, тараканы внутренние.
Мне сложно будет, подняв подбородок,
ответить отказом.
Ведь после общения с вами
я хочу
видеть такой институт.
На территории условного противника
всё перспективно.
Деревья сходятся к горизонту,
молчат.
И сияют бивни.
На территории условного союзника
учения переживших контузию.
Все улыбаются. Камуфляжные куртки застегнуты.
Тишина.
Инструктор прощает слона.
всё перспективно.
Деревья сходятся к горизонту,
молчат.
И сияют бивни.
На территории условного союзника
учения переживших контузию.
Все улыбаются. Камуфляжные куртки застегнуты.
Тишина.
Инструктор прощает слона.
Йоги говорят
Йоги говорят:
посмотри в себя,
пытаюсь,
и вижу только
галерею, где рёбра - система подвижных арок,
внутри галереи однородная темнота,
какой из её частиц
являюсь
я?
Или вижу лёгкие,
примерно представляю, как выглядит кишечник,
могу вообразить селезёнку - наверное, правильно,
если подумать,
внутренняя биография -
попытки представить
эту
попытку.
Йоги говорят:
посмотри в себя,
пытаюсь,
и вижу только
галерею, где рёбра - система подвижных арок,
внутри галереи однородная темнота,
какой из её частиц
являюсь
я?
Или вижу лёгкие,
примерно представляю, как выглядит кишечник,
могу вообразить селезёнку - наверное, правильно,
если подумать,
внутренняя биография -
попытки представить
эту
попытку.
Культура в целом похожа
на буддийского монаха,
который читает молитву
множество раз,
пока слова не утратят значения,
станут формой
без содержания.
Пожалуй, это домашнее задание
перед великой контрольной.
В классе смеха и страха.
на буддийского монаха,
который читает молитву
множество раз,
пока слова не утратят значения,
станут формой
без содержания.
Пожалуй, это домашнее задание
перед великой контрольной.
В классе смеха и страха.
Гераклит покидает Эфес
1.
Гераклит покидает Эфес.
Победившие смотрят вслед. На солнечной улице
у стены лежит пёс,
словно ожившая "лямбда".
Щурится.
Гераклит идёт за ворота,
подбородок подняв, словно гость марсианский.
Марс - Пироис для здешних.
И дни называют иначе,
но он понимает,
сегодня суббота.
Впереди воскресенье - чтобы странствовать.
2.
Гераклит покидает Эфес. Мне жаль Гераклита.
Я стою среди прочих, гляжу ему вслед.
И в воздухе что-то такое разлито,
что делает нужным свет.
Я беседовал с ним. Теперь смотрю на прямую спину,
венчик седых волос, битую временем ткань
и думаю, что дороги войны или мира -
нить одного клубка.
Вот он скрылся из вида. И все разошлись. И зевнула собака.
Я спешу по своим делам
под защитой черты, под клубами дневного мрака,
где поверхность бела.
Говорили друг другу ети
1
Говорили друг другу ети,
покидая каменный лес:
лучшее на планете -
тхе биатлес.
2
И потом я подумал.
14 букв.
Сумма.
1.
Гераклит покидает Эфес.
Победившие смотрят вслед. На солнечной улице
у стены лежит пёс,
словно ожившая "лямбда".
Щурится.
Гераклит идёт за ворота,
подбородок подняв, словно гость марсианский.
Марс - Пироис для здешних.
И дни называют иначе,
но он понимает,
сегодня суббота.
Впереди воскресенье - чтобы странствовать.
2.
Гераклит покидает Эфес. Мне жаль Гераклита.
Я стою среди прочих, гляжу ему вслед.
И в воздухе что-то такое разлито,
что делает нужным свет.
Я беседовал с ним. Теперь смотрю на прямую спину,
венчик седых волос, битую временем ткань
и думаю, что дороги войны или мира -
нить одного клубка.
Вот он скрылся из вида. И все разошлись. И зевнула собака.
Я спешу по своим делам
под защитой черты, под клубами дневного мрака,
где поверхность бела.
Говорили друг другу ети
1
Говорили друг другу ети,
покидая каменный лес:
лучшее на планете -
тхе биатлес.
2
И потом я подумал.
14 букв.
Сумма.
Столько фотографий Эйфелевой башни,
Пизанской башни
и конструкций в Дубае,
что кажется, вчерашний день
был проведён с круассанами, итальянским сыром
и сами решите чем
на пляже.
Что это эпоха.
Эпоха довольных своими кадрами,
сытых,
наполненных и победивших всё,
что зовётся эпохой.
Пизанской башни
и конструкций в Дубае,
что кажется, вчерашний день
был проведён с круассанами, итальянским сыром
и сами решите чем
на пляже.
Что это эпоха.
Эпоха довольных своими кадрами,
сытых,
наполненных и победивших всё,
что зовётся эпохой.
Делись
либо определись
на фоне снега
пригорков
мелькающих лис
шёл кто-то похожий
вокруг был шестнадцатый век
и с неба сходил
схожий снег
и все это было частью того что сейчас вокруг
а может быть только было
и ты про другое друг
а может быть снег только этот
и лисы уже иные
но холод идёт по свету
и ручки блестят дверные.
либо определись
на фоне снега
пригорков
мелькающих лис
шёл кто-то похожий
вокруг был шестнадцатый век
и с неба сходил
схожий снег
и все это было частью того что сейчас вокруг
а может быть только было
и ты про другое друг
а может быть снег только этот
и лисы уже иные
но холод идёт по свету
и ручки блестят дверные.
Я говорю ему: это речь.
Зёрна больших слов.
Будем в потёмках её стеречь.
Воин, чей плащ багров.
И человек, проходивший там,
где созревает речь,
белым,
сутулым,
в ручье скота,
на багровой заре.
Видно отсюда, с нашей скалы,
эти поля, но
кто-то пришёл и связал углы
проволокой давно.
Ночь. Мы дождёмся. В мешке молчит
новой речи зерно.
Воин кладёт под голову щит.
Даже костру темно.
Зёрна больших слов.
Будем в потёмках её стеречь.
Воин, чей плащ багров.
И человек, проходивший там,
где созревает речь,
белым,
сутулым,
в ручье скота,
на багровой заре.
Видно отсюда, с нашей скалы,
эти поля, но
кто-то пришёл и связал углы
проволокой давно.
Ночь. Мы дождёмся. В мешке молчит
новой речи зерно.
Воин кладёт под голову щит.
Даже костру темно.
Сделал несколько верных вещей.
Выпил воды.
Думаю, идеально.
Слышен приморский город за прозрачной стеной
спальни.
В воздухе слово "рассвет".
В воздухе вообще.
После того, как загудят машины,
я забуду,
что здесь, в чаду
белой равнины
схожий рассвет жду.
Вышел.
Видно вещество
всего.
Выпил воды.
Думаю, идеально.
Слышен приморский город за прозрачной стеной
спальни.
В воздухе слово "рассвет".
В воздухе вообще.
После того, как загудят машины,
я забуду,
что здесь, в чаду
белой равнины
схожий рассвет жду.
Вышел.
Видно вещество
всего.
В советских парикмахерских
срезанные волосы
лежали комьями на полу,
в нашем посёлке - на солнечной плитке,
холодной, как нарисованное солнце,
потом их сметали и складывали в ведро.
И мне было жаль.
Говорят, волосы - носители информации.
Говорят, волосы - время.
Вчера я подумал,
что интернет
с комьями, массивами всего и вся,
использованным временем -
тот самый пол
тех самых парикмахерских.
срезанные волосы
лежали комьями на полу,
в нашем посёлке - на солнечной плитке,
холодной, как нарисованное солнце,
потом их сметали и складывали в ведро.
И мне было жаль.
Говорят, волосы - носители информации.
Говорят, волосы - время.
Вчера я подумал,
что интернет
с комьями, массивами всего и вся,
использованным временем -
тот самый пол
тех самых парикмахерских.
Я смелый.
Я ем орешки с асфальта.
Говорил герой героине
в фильме,
названия которого я не помню.
В ситуации,
которую я понимаю.
Ел с асфальта,
бывший чистюля, бывший перфекционист,
в бывшем фильме,
где побеждает вот это,
двигая солнце, софиты, светила,
перенося через точку
надежды
то, что было.
Я ем орешки с асфальта.
Говорил герой героине
в фильме,
названия которого я не помню.
В ситуации,
которую я понимаю.
Ел с асфальта,
бывший чистюля, бывший перфекционист,
в бывшем фильме,
где побеждает вот это,
двигая солнце, софиты, светила,
перенося через точку
надежды
то, что было.
В Тунисе застали Ид Аль-Фитр.
Я стоял на улице в Суссе
и смотрел, как взрослые люди,
вихрастые,
полные,
ехали в игрушечном поезде,
расписанном тамошней хохломой,
мимо магазинов в проплешинах штукатурки,
пальм,
напоминающих коктейльные украшения,
брошенные в песке,
мимо верблюда в феске
с прищуром политического аналитика,
кошки
и требовательных котят.
В тёмно-синих рубашках, с сахарной ватой,
люди смеялись и пели,
и всё это было другим.
Если избавить себя от требований литературы,
желания дать точный снимок события,
можно сказать:
я видел праздник другой планеты,
оставаясь на этой.
Я стоял на улице в Суссе
и смотрел, как взрослые люди,
вихрастые,
полные,
ехали в игрушечном поезде,
расписанном тамошней хохломой,
мимо магазинов в проплешинах штукатурки,
пальм,
напоминающих коктейльные украшения,
брошенные в песке,
мимо верблюда в феске
с прищуром политического аналитика,
кошки
и требовательных котят.
В тёмно-синих рубашках, с сахарной ватой,
люди смеялись и пели,
и всё это было другим.
Если избавить себя от требований литературы,
желания дать точный снимок события,
можно сказать:
я видел праздник другой планеты,
оставаясь на этой.
И всё-таки я продолжаю думать, что время
это приключение
и перед тем, как произнести слово "время",
нужно вымыть руки,
чтобы вспомнить, как получал билет и инструкции
и какое чудо клубилось вокруг,
очищая тебя,
в этот момент.
Песенка
У каждого слова,
у каждого слова
лицо птицелова
и тень птицелова,
который оставил
и клетку, и дудку
врагу,
кредитору,
рассудку.
это приключение
и перед тем, как произнести слово "время",
нужно вымыть руки,
чтобы вспомнить, как получал билет и инструкции
и какое чудо клубилось вокруг,
очищая тебя,
в этот момент.
Песенка
У каждого слова,
у каждого слова
лицо птицелова
и тень птицелова,
который оставил
и клетку, и дудку
врагу,
кредитору,
рассудку.
Седой мужчина в кожаном пиджаке,
с лицом патриция,
складчатым, словно тога,
сидит в маршрутке,
держит смартфон в руке,
экраном вниз, на колене,
следит за дорогой
своих легионов.
Пакет "Fix Price", словно весь этот мир, - в другой руке.
с лицом патриция,
складчатым, словно тога,
сидит в маршрутке,
держит смартфон в руке,
экраном вниз, на колене,
следит за дорогой
своих легионов.
Пакет "Fix Price", словно весь этот мир, - в другой руке.
Родителям
Было бы правильным рассказать о тебе,
Косая Гора,
посёлок детства,
о влажном вечернем блеске змеящихся улиц
и чём-то таком.
Но я гляжу в свою темноту,
и теряется резкость,
и вместо силлабо-тоники в горле ком.
Воспеть вас, дома, которые строили пленные немцы,
портал планетарный - кинотеатр "Старт",
выжить
и древним греком вернуться, вглядеться,
в китайскую яблоню,
тлеющую в дожде,
райскую яблоню,
с которой мой начинался шар.
Я скажу тебе с последней прямотой -
прямоту благословляют запятой.
Греки сбондили кого-то, но она
возвращается, бо вряд ли спрямлена.
Скалы, ночь, вокруг сияющий песок.
И возвратной запятой на нём челнок.
прямоту благословляют запятой.
Греки сбондили кого-то, но она
возвращается, бо вряд ли спрямлена.
Скалы, ночь, вокруг сияющий песок.
И возвратной запятой на нём челнок.
В те дни
по рекам пошли деревья,
всё было белым,
во дворцах стояли репьи,
вспоминая те времена, кто-то поэтом,
кто-то перестал быть древним,
пить из дневной полыньи.
Это было давно,
сейчас, на мощеной улице,
среди мониторов, машин, убирающих снег,
трудно составить слова,
помню, роща казалась рябой, словно курица,
и бежала по снегу,
и там был другой - это каждый запомнил - снег.
по рекам пошли деревья,
всё было белым,
во дворцах стояли репьи,
вспоминая те времена, кто-то поэтом,
кто-то перестал быть древним,
пить из дневной полыньи.
Это было давно,
сейчас, на мощеной улице,
среди мониторов, машин, убирающих снег,
трудно составить слова,
помню, роща казалась рябой, словно курица,
и бежала по снегу,
и там был другой - это каждый запомнил - снег.
То, что сделалось бронзой и крашеным гипсом,
где-то ночью стоит.
Может быть, у веранды, чьи половицы отшлифованы твистом,
в пионерском заброшенном лагере,
на острове Крит.
Зимние праздники
Гульбище.
Куль пищи
в руке соседа.
Флюиды пятничной победы
в глазах соседнего соседа.
Кто не на площади,
спешат к веселью.
Потеют лошади
на карусели.
И пусть знамёна
полны тревоги,
и неуюта, сырой возни,
преодолённая эсхатология
гремит салютом
в такие дни.
где-то ночью стоит.
Может быть, у веранды, чьи половицы отшлифованы твистом,
в пионерском заброшенном лагере,
на острове Крит.
Зимние праздники
Гульбище.
Куль пищи
в руке соседа.
Флюиды пятничной победы
в глазах соседнего соседа.
Кто не на площади,
спешат к веселью.
Потеют лошади
на карусели.
И пусть знамёна
полны тревоги,
и неуюта, сырой возни,
преодолённая эсхатология
гремит салютом
в такие дни.
На фоне будущего стоит смеющийся человек.
Увидев такую картину,
оставишь всякую философию,
поиск признания,
надежду на большее.
И просыпаясь утром, когда ты -
ещё не совсем ты,
будешь думать:
а может быть, я - тот смеющийся человек.
Увидев такую картину,
оставишь всякую философию,
поиск признания,
надежду на большее.
И просыпаясь утром, когда ты -
ещё не совсем ты,
будешь думать:
а может быть, я - тот смеющийся человек.
Самые точные слова - слова надежды.
Они рельефны, как чешуя
пальмы.
Спокойны, как взгляд туриста.
Всегда звучат внутри,
пересыпаются, словно песок на ветру.
На этой площадке экспериментов,
за этими партами
и ретортами,
с видом на скалы.
Лёд придуман.
Помни жару.
Они рельефны, как чешуя
пальмы.
Спокойны, как взгляд туриста.
Всегда звучат внутри,
пересыпаются, словно песок на ветру.
На этой площадке экспериментов,
за этими партами
и ретортами,
с видом на скалы.
Лёд придуман.
Помни жару.
Странно, что речь продолжает самостоятельно существовать,
после того, как главное сказано.
Было бы правильным
молчать и делать.
Но появляются комментарии.
Начинаются споры.
Битвы пшеницы и плевел.
Испытание словом, поиск его пределов,
в который пускаются
другие слова.
после того, как главное сказано.
Было бы правильным
молчать и делать.
Но появляются комментарии.
Начинаются споры.
Битвы пшеницы и плевел.
Испытание словом, поиск его пределов,
в который пускаются
другие слова.
Всякая форма поёт
еле слышно.
Если смотришь вперёд, если дышишь.
Если - вверх и спокоен,
видишь, кажется, всех
под рукою.
Под большою рукою.
Тёмный берег, вдали горсть строений.
Примыканье земли
к собственной тени.
Привыканье? Едва ль. Что-то вроде
променада вдоль рва,
на свободе.
еле слышно.
Если смотришь вперёд, если дышишь.
Если - вверх и спокоен,
видишь, кажется, всех
под рукою.
Под большою рукою.
Тёмный берег, вдали горсть строений.
Примыканье земли
к собственной тени.
Привыканье? Едва ль. Что-то вроде
променада вдоль рва,
на свободе.
Кажется, просто слова -
нитки и кружева,
занавес материала,
чтобы не так сверкало
издалека, оттуда, где производят чудо.
Но иногда за слово вырвется свет иного,
того, что всегда давало
плотность материалу.
Страшно. Воздух разрежен.
Вы ли, слова? Всё те же?
Встаньте в ряды, держите
форму. Надежду. Ритм.
нитки и кружева,
занавес материала,
чтобы не так сверкало
издалека, оттуда, где производят чудо.
Но иногда за слово вырвется свет иного,
того, что всегда давало
плотность материалу.
Страшно. Воздух разрежен.
Вы ли, слова? Всё те же?
Встаньте в ряды, держите
форму. Надежду. Ритм.
